Александр Башлачёв - Случай в Сибири: аккорды для укулеле

    Am                     Dm   E7  Am
Когда пою, когда дышу, любви меняю кольца,
              Dm            E7         Am
Я на груди своей ношу три звонких колокольца.
  Dm                              Am
Они ведут меня вперед и ведают дорожку.
    Dm           Am           E7            Am
Сработал их под Новый Год знакомый мастер Прошка.

Пока влюблён, пока пою и пачкаю бумагу
Я слышу звон. На том стою. А там глядишь - и лягу.
Бог даст - на том и лягу.

К чему клоню? Да так, пустяк. Вошел и вышел случай.
Я был в Сибири. Был в гостях. В одной веселой куче.
Какие люди там живут! Как хорошо мне с ними!
А он... Не помню, как зовут. Я был не с ним. С другими.

А он мне - пей! - и жег вином. - Кури! - и мы курили.
Потом на языке одном о разном говорили.
Потом на языке родном о разном говорили.

И он сказал: - Держу пари - похожи наши лица,
Но все же, что ни говори, я - здесь, а ты - в столице.
Он говорил, трещал по шву: мол, скучно жить в Сибири.
Вот в Ленинград или в Москву... Он показал бы большинству
И в том и в этом мире.

- А здесь чего? Здесь только пьют. Мечи для них бисеры.
Здесь даже бабы не дают. Сплошной духовный неуют. Коты как кошки, серы.
- Здесь нет седла, один хомут. Поговорить - да не с кем.
Ты зря приехал. Не поймут. Не то, что там - на Невском.
- Ну как тут станешь знаменит - Мечтал он сквозь отрыжку.
Да что там у тебя звенит? - Какая мелочишка?

Пока я все это терпел и не спускал ни слова,
Он взял гитару и запел. Пел за Гребенщикова.
Мне было жаль себя, Сибирь, гитару и Бориса.
Тем более, что на Оби мороз всегда за тридцать.

Потом окончил и сказал, что снег считает пылью.
Я встал и песне подвязал оборванные крылья.
И спел свою, сказав себе: - Держись! - играя кулаками.
А он сосал из меня жизнь глазами-слизняками.

Хвалил он: - Ловко врезал ты по ихней красной дате.
И начал вкручивать болты про то, что я - предатель.
Я сел, белее, чем снега. Я сразу онемел как мел.
Мне было стыдно, что я пел. За то, что он так понял.
Что смог дорисовать рога, что смог дорисовать рога он на моей иконе.

- Как трудно нам - тебе и мне - шептал он,
Жить в такой стране и при социализме.
Он истину топил в говне. За клизмой ставил клизму.
Тяжелым запахом дыша, меня кусала злая вша, чужая тыловая вша.
Стучало в сердце. Звон в ушах.
- Да что там у тебя звенит? И я сказал: - Душа звенит. Обычная душа.

- Ну ты даешь... Ну ты даешь! Чем ей звенеть?
Ну ты даешь - Ведь там одна утроба.
С тобой тут сам звенеть начнешь. И я сказал: - Попробуй!
Ты не стесняйся. Оглянись. Такое наше дело.
Проснись. Да хорошо встряхнись. Да так, чтоб зазвенело.
Зачем живешь? Не сладко жить. И колбаса плохая.
Да разве можно не любить?
Вот эту бабу не любить, когда она такая!
Да разве ж можно не любить? Да разве ж можно хаять?

Не говорил ему за строй. Ведь сам я - не в строю.
Да строй - не строй. Ты только строй. А не умеешь строить - пой.
А не поешь - тогда не плюй.
Я - не герой. Ты - не слепой. Возьми страну свою.

Я первый раз сказал о том, мне было нелегко.
Но я ловил открытым ртом родное молоко.
И я припал к ее груди, я рвал зубами кольца.
Была дорожка впереди. Звенели колокольца.

Пока пою, пока дышу, дышу и душу не душу,
В себе я многое глушу. Чего б не смыть плевка?!
Но этого не выношу. И не стираю. И ношу.
И у любви своей прошу хоть каплю молока.